Экономист Александр Аузан: хотят ли русские реформ?

Почему любые изменения в России происходят болезненно, а благие намерения реформаторов вызывают страхи? Что должны изменить в себе власть и люди, чтобы стало иначе?

«АиФ» обсудил эти вопросы с деканом экономического факультета МГУ им. Ломоносова Александром Аузаном.

Фантомные боли

Алексей Макурин, «АиФ»: Один из политологов как-то заявил, что прогресс не является ценностью для России. Мы — нация консерваторов?

Александр Аузан: Как раз наоборот. Это американцы уверены, что в их стране всё правильно. Это в маленьком Бутане люди стремятся не к экономическому процветанию, а к гармонии в семьях и душах. А у нас не тот случай. Мы хотим и заметной роли в мире, и высокого уровня благосостояния. Мы — нация, которая хочет жить по-другому, но боится. Глубокие исследования ценностей показывают, что мы всеми силами избегаем неопределённости: не открывайте дверь — за ней страшное, не трогайте систему — она рассыплется.

— Почему мы осторожны?

— Слишком памятны болевые ощущения, которые оставили реформы за 450 лет от Ивана Грозного до Бориса Ельцина. Это то же самое, как воспоминания о походе к стоматологу в советскую поликлинику. Стоматология теперь безболезненная, но всё равно чувствуешь холодок в груди, если нужно записаться к зубному.

При этом мы жаждем перемен. Люди не хотят жить в стране с низкими зарплатами, они помнят, что Россия была частью великой державы, лидировавшей в разных сферах. Элиты тоже понимают, что экономический рост в 1,5–2% неприемлем. Но они ещё сильнее боятся изменений, которые чреваты новыми потрясениями для народа и новым ударом по тем, кто управляет страной.

Культурная почва реформ

— Специалисты по Китаю говорят, что в этой стране реформаторы учли вековые привычки, ценности народа, поэтому перемены были поддержаны.

— Именно! Если мы хотим, чтобы в России тоже что-то получилось, нужно учитывать социокультурные ценности нашего общества. И для этого сегодня есть все возможности.

Помните, сколько за последние 200 лет было в России споров о том, кто такой русский человек — часть общины или личность, коллективист или индивидуалист. По нашей инициативе был проведён опрос, который подтвердил предположение экспертов Института национальных проектов, основанное на мировом исследовании ценностей по методике нидерландского социолога Герта Хофстеде.

И знаете, что поразило? У нас показатель индивидуализма и коллективизма, близкий к среднемировому. С моей точки зрения, это преимущество. Значит, мы можем использовать как китайские, японские социальные технологии, так и шведские, американские.

Чего больше в русском характере? (В сравнении со среднемировыми значениями). 

• Страх неопределённости: самый большой в мире. 
• Признание власти высшей силой: намного больше. 
• Упорство в достижении долгосрочных целей: больше.
• Соперничество, приверженность материальным ценностям: немного меньше.
• Индивидуализм, самовыражение: на среднем уровне.

(По данным исследования ценностей Герта  Хофстеде)

— Каким образом?

— Например, развивая те сферы экономики, которые ближе нашему характеру. Я имею в виду «эффект Левши», который сделал одну уникальную работу, но не научился производить механических блох. В XX в. это в СССР не раз повторилось. Мы создали водородную бомбу, космическую ракету, атомную станцию, но не смогли сделать конкурентоспособный автомобиль и персональный компьютер. Это культурная характеристика. Это говорит о высокой способности делать уникальные вещи и плохом исполнении стандартных операций.

Как к этому отнестись? Можно комплексовать и пытаться догнать китайцев и немцев в том виде спорта, в котором мы не сильны. А можно сделать ставку на свои сильные качества, которые отлично ложатся на технологии современной цифровой экономики, позволяющей с низкими затратами производить индивидуальные продукты. Нужно находить такие уникальные ниши на глобальном мировом рынке и давать на них выход небольшим творческим коллективам. Через цифровые платформы это сделать совсем не сложно. И это даст заметный эффект для развития страны.

— Но нужно ещё создать условия, чтобы эти таланты раскрылись.

— Обязательно. О чем тут идет речь? Например, об адекватных законах. А с этим не все просто. Когда 20-25 лет назад создавалось российское экономическое законодательство, то его разработчики решили: давайте возьмем лучшие законы из всех стран — и у нас будет лучшее устройство экономики в мире. Но законы Германии и США, переписанные по-русски, у нас или не работают, или работают с точностью до наоборот. Закон о банкротстве долгое время готовили как инструмент оздоровления промышленности. А он у нас стал инструментом рейдерских захватов. Почему?

Оказывается, законы бывают разными. Они как дерево, дающее плоды другого цвета и вкуса после пересадки в непривычную почву. Нужно иметь некое соответствие между законодательством и культурой. Только тогда реформы дают ожидаемый высокий результат. Это не означает, что мы должны идти каким-то особым путем. Это означает, что трава растет быстро, а деревья — медленно. Нужно адаптировать мировой опыт и иметь время на проращивание изменений.

— А коллективистская часть российской натуры как проявляется?

— Во взаимопомощи. Вспомните, как в «лихие девяностые» она возродилась на уровне, существовавшем ещё в крестьянской общине. Деньги зарабатывали с родственниками и друзьями: вместе ездили в Турцию за товаром, вместе продавали на рынке... Мы умеем объединяться.

— Сейчас, когда мы живём под санкциями, этот механизм тоже включился? С 2014 г. сделано многое, что до этого сделать не могли, — в том же импортозамещении.

— Да, изменения в экономике нередко происходят под воздействием угрозы извне. Но этого импульса России недостаточно. Внешний шок даёт некую мобилизацию, но потом приводит к усталости и головной боли. Это то же самое, что постоянные удары током.

— Какие реформы успешнее — быстрые или медленные?

— Михаил Жванецкий сказал во время перестройки фразу, которую мы плохо услышали: «Те, кто хочет получить все и сразу, получают ничего и постепенно». Я с ним согласен и считаю самым продуктивным эволюционный путь развития. Но примут ли такой путь люди? Не факт. Они могут поначалу воодушевиться переменами, а потом начнут возражать: когда же все это закончится, когда же мы, наконец, начнем жить нормально! Именно поэтому не завершились великие реформы Александра II и оказались прерванными начинания Михаила Горбачева. Александровские преобразования прервал выстрел снизу, из среды радикальной общественности, которая не хотела ждать. А по Горбачеву был нанесен удар сверху, со стороны других руководителей страны, которым было непонятно, куда он их заведет.

— Борис Ельцин затем действовал очень стремительно.

— Шоковая терапия решила самую болезненную проблему СССР — покончила с дефицитом товаров на полках. За последующие 20 лет Россия прошла цикл построения общества потребления. У тех, кто приспособился к новой жизни и научился хорошо зарабатывать, появилась возможность и хорошую машину купить, и в Египет отдохнуть съездить. Но развития, по большому счету, не происходило. Да и не хлебом единым жив человек, что проявилось, в частности, в протестных выступлениях в 2012 г.

Власть дала на этот вызов ответ в 2014 г., присоединив Крым и предложив идею возрождения супердержавы. И возник новый общественный договор, который действовал до последнего времени. Люди стали поддерживать власть не в обмен на первые ростки благосостояния, а за то, что она обеспечивает им чувство национального достоинства. Ради этого они пошли на жертвы: потеряли за 4 года 11% реальных доходов.

Этот контракт действовал до лета 2018 г. Но когда было объявлено о повышении пенсионного возраста, снова встал вопрос об обмене ожиданиями между людьми и властью. Ведь пенсионная реформа — это тоже жертва, тоже вклад населения. Но вклад во что? Когда говорят, что это вклад в повышение пенсий до 20 тыс. рублей — звучит неубедительно. Люди, наверное, будут готовы вкладывать в реально ощутимые изменения. Но непонятно — в какие.

— А как же национальные проекты, разные программы развития, которые разрабатывает правительство?

— Да, сейчас вроде бы провозглашены новые цели: надо вкладываться в человеческий капитал — образование и здравоохранение, надо совершить технологический рывок и на основе этого стать пятой экономикой мира. Но, во-первых, люди не видят никакой связи между этими программами, выделенными на них триллионами, и своей жизнью. А, во-вторых, в этом наборе очень правильных идей не хватает одной, без которой ничего не получится. Это реформа государственного управления. Нынешняя система госуправления в России настроена исключительно на текущее функционирование, на управление документооборотом. Она не настроена на развитие. Эта задача просто не умещается в ней.

Да, некоторое количество национальных проектов будут сделаны в ручном режиме. Некоторые дадут результат, если ими будут заниматься увлеченные и упорные люди. Но такие результаты будут достигнуты вопреки тому, как работает госаппарат. Что-то меняется над ним, под ним, сбоку. А сам аппарат тронуть не решились.

— Может быть, проблема в том, что мы толком не знаем, куда хотим в итоге прийти?

— Знаем. Есть очевидные точки согласия между народом, властью, системной и несистемной оппозицией: мы должны быть не страной нефти и газа, а страной, которая зарабатывает своими мозгами и талантами. Практически все видят Россию страной с большой человеческой инициативой, где много малого и среднего бизнеса. И все уверены, что Россия должна быть значимой в мире не только по размерам территории. Образ будущего есть. Вопрос: как к нему плыть?

Проблема в том, что власть в России привыкла управлять, не оглядываясь. Она обещает людям: будут вам и деньги, и чувство национальной гордости. Вы только в сторонку отойдите и не мешайте управлять страной. Внизу тоже привыкли думать: там, наверху, разберутся во всём без нас. Думаю, надо находить такой вариант взаимоотношений между верхами и низами, когда от людей требуют не жертв, а участия, не отстранённости, а включённости. Это сложно для обеих сторон. Но, пока не изменится сложившаяся система управления, будем двигаться ни шатко, ни валко — по 1,5–2% роста в год. И будем сжиматься в экономически незначимую державу.

— Как же произвести эту стыковку между планами властей и обычной жизнью людей?

— Надо признавать, что существуют культурные особенности страны, и учитывать их, составляя планы реформ. При этом вряд ли получится что-то путное, если люди, принимающие решения, не смотрят вперёд дальше, чем на 5 лет. Нужно — лет на 15–20. Подчас для успеха надо делать абсолютно не стандартные вещи. Я, например, всегда настаивал на том, чтобы дать российскому налогоплательщику право решать, куда направить часть своего подоходного налога — на школы, больницы, помощь старым или на что-то ещё. Это есть в других странах — Исландии и Венгрии. Считаю, это важно для управления нашей страной. Почему? Если власть хочет вылечить граждан от страха неопределенности, то для начала она должна дать людям возможность влиять на будущее. Многие считают, что правительство бюджет распределяет неправильно: строит что-то военное, когда плохо с больницами, или наоборот. Так пусть люди сами скажут, как правильно тратить деньги — хотя бы часть. И через такой опыт в обществе будет формироваться понимание пути в будущее.

Источник: www.aif.ru